Регель А. Изящное садоводство и художественные сады

Перед вами извлечения из книги Арнольда Регеля "Изящное садоводство и
художественные сады",
изданной в 1896 году в Санкт-Петербурге. По нашим меркам - это роскошное
издание с множеством чертежей,
рисунков, гравюр, изящными, прихотливыми заставками, буквицами. По
тогдашним - дешевое (75 коп.) и массовое.
Оно предназначалось садоводам-художникам, строителям парков и, кроме
удовольствия от чтения, приносило
чисто утилитарную пользу - служило пособием в практических делах.
Арнольд Регель - сын известного берлинского ботаника Эдуарда Августа
Регеля, принявшего приглашение
на пост ученого директора Петербургского Ботанического сада и вступившего в
эту должность в 1858 году.
Известно также, что Эдуард Регель основал Русское общество садоводов и
явился основателем журнала
"Вестник садоводства". Сын - ученый, теоретик, знаток художественного
садоводства и его страстный
служитель; в течение пятнадцати лет собирал материалы для своей книги и
задуманное предприятие
с успехом осуществил.

Русские сады

Русский человек всегда отличался искреннею, неподдельною любовью к
природе, перемудрить которую -
т. е. переиначить на свой лад - ему и в ум не приходило: он наивно
восхищался мощным разливом матушки
Волги или батюшки Дона, любил и степь неоглядную - ковыльную, непочатую;
слова Гоголя: "Черт вас возьми
степи, как вы хороши!" - прямо выхвачены из русского сердца. Но выше всего
ставил он лес дремучий:
"Поневоле в поле, когда лесу нет!" - говорит русская пословица. Прохладный
бор - березняк или дубрава - был,
был, как у древних галлов, никтов, скоттов и тевтонцев, излюбленным местом
русских людей, частью ради охоты,
частью ради ягод и грибов, но всего более ради чудной, дикой, таинственно
красоты... Доказательством служит,
между прочим, указание, имеющееся в "Житиях Святых" (в изложении М.
Толстого): основатели именитых
монастырей - например Савватий-Угодник и Кирилл Белозерский - избрали место
для обители не в силу только
того, что места эти изобиловали "многодичием" различным, а главным образом
из-за величественного пейзажа.
Обратите внимание на местоположение любого из старинных монастырей: все они
пользуются роскошным видом и,
утопая в зелени садов, сами представляют замечательную картину, образчиком
- но далеко не образцом - которой
может служить хоть Донецкий монастырь. Но расположение монастыря на горах
имеет особое основание:
в древности вообще всякое жилье строили по возможности на возвышенном
месте, во избежание сугробов зимой
и половодья весной; ввиду этого митрополит Илларион в "Слове о законе
благодати", указывает на то, что
"монастырева на горах сташа".
О садах глубокой древности сохранилось несколько преданий; например, у
Кирши Данилова, в песне
о Соловье Будимировиче, рассказывается о том, что богатый гость этот прибыл
в Киев на своих кораблях,
к ласковому князю Владимиру. Князь предложил ему занять, для отдыха и
остановки, дворы боярские и
дворянские; гость отказался от дворов, а взамен обратился к Красному
Солнышку со следующей просьбой:

Только ты дай мне загон земли,
Не паханыя и не ораныя...
У своей, осударь, княженецкой племянницы,
В вишенье, в орешенье,
Построить мне, Соловью, сняряден двор.

Князь согласился, и богатырь-купец выстроил в саду князевой племянницы,
Забавы Путятишны, три терема
высоких (терема всегда строились в верхнем этаже, а потому и
назывались"высокими" или - с татарского -
"чердаками").
Чисто поэтическая сторона русских садов высказалась в старинных народных
песнях, преимущественно
свадебных; в собраниях Киреевского, Рыбникова, Сахарова, Сухонина и др.
неоднократно упоминается о том,
что прежняя русская женщина или девица ходила в сад изливать свое горе
(заунывная струнка - излюбленная
черта русских песен, и притом по весьма основательным причинам): в жизни их
сад занимал не менее важное
место, чем у восточных женщин: там она проводила лучшее время, и сравнение
собственной судьбы "с цветом
алым, лазоревым" или с грушей, яблоней, березой всегда трогательны, а
иногда глубоко поэтичны. Они же
и ухаживали за садом

Бог суди родимого батюшку,
Молоду в чужи люди отдает!
Остается зелен-сад без меня,
Завянут все цветочки во саду:
Аленький мой, беленький цветок,
Голубой, лазоревый василек.

Но о цветах - хотя их очень любили - упоминается в песнях и припевках,
прибаутках и поговорках значительно
реже, чем о деревьях - яблоне, груше, рябине, калине, малине, дубе и
березе.

Яблонька моя, яблонька
Яблонька моя зеленая,
Не цвети теперешней весной,
Не плоди сладких яблочков!
Я скажу моему батюшке,
И скажу моей матушке,
Что ты худо поливана,
Что ты худо лелеяна,
Оттого и яблочков нет;
Что сама я стану поливати,
Сама корешок обчищати,
Сама червячков обметати.
Авось либо батюшка и сжалится,
Авось либо матушка и измилуется,
Не отдадут меня нынешний год
На чужую дальную сторонушку...

При долине стоит дуб - Возле малина;
Широкий лист на малине - еще шире на дубу,
А я гуляю, молодец по кругу.

Ты кудрявая рябина - Что невесело стоишь?
При долинушке, бывало - Я калинушку ломала...

В поговорках и приметах также беспрестанно упоминается о деревьях и
цветах: "обобрали как
липку", "покраснел (или нарядился) как маков цвет" "весною ветер дует,
яблоня - цветет" и т. д.

ПРОПЕДЕВТИКА

Пропедевтикой называется совокупность сведений и знаний, которыми необходимо запастись до начала какого-нибудь научного или специального занятия. Чуть ли не самой обширной пропедевтической программы, обнимающей целую энциклопедию, требует сельское хозяйство; несколько меньшей - но все еще весьма значительной - художественное садоводство (общее садоводство и огородничество входят в состав агрономии). Именно тому обстоятельству, что не каждый дает себе ясный отчет в том, что, в сущности, необходимо знать садостроителю и какими средствами он - при наличности требуемых знаний - в состоянии располагать, именно этому садовое искусство больше всего обязано неправильной оценкой и что всего прискорбнее, тем небрежением, благодаря которому оно все еще не может высвободиться из крепких объятий ремесла, и навсегда отделаться от неудачных поползновений дилетантизма.

Ввиду этого я посвятил пропедевтике изящного садоводства целый отдел, в котором собрал или хотя наметил наиболее существенное из того, что будущему садостроителю нужно знать, раньше чем приниматься за изучение самой теории садостроительства, Таким путем, я, может быть, принесу пользу тем, кто желает серьезно заняться этим делом, и хотя едва ли осмеливаюсь надеяться, что мне в чем-либо удастся умерить порывы гг. дилетантов, но не исключена возможность и того, что усердие их примет более нормальный размер, или же - чего на свете не бывает! - что из иного, действительно даровитого дилетанта, выработается талантливый зодчий.

НРАВСТВЕННЫЕ КАЧЕСТВА

Наиболее прочным залогом верного успеха в каком бы то ни было занятии служат известные нравственные качества, при отсутствии которых всякий труд, даже самый настойчивый, самый упорный, остается бесполезным. Такие качества обыкновенно выражают словом «дарование» или «талант»; - это общее место в данном случае, по крайней мере, дарование поддается известному анализу, так как главное качество художника сводится в наличности изящного вкуса, о котором уже не раз упомянуто и еще раз придется упоминать. Но, помимо, вкуса, необходимо присутствие еще одного, не менее важного фактора: искренняя, неподдельная; серьезная любовь к делу, а вместе с ней, конечно, и подобающее уважение к нему; как в жизни, так и в искусстве, оба эти понятия неразлучны в том смысле, что истинной любви без уважения - не существует.

ТЕОРИЯ И ТЕХНИКА

Предметом теории изящного садоводства служит изучение композиционных элементов, входящих в состав художественно исполненного сада; воплотить мысль художника, т. е. в действительности выполнить предначертания теории - дело техники. Таким образом, естественная грань между теорией и техникой определяется сама собой: первой принадлежит вся художественная часть создания, второй - практическая, чтобы не сказать, ремесленная: или иначе: теория - создавая, в воображении или на плане, изящную картину сада - указывает, что делать, а задача техники знать - как это сделать.

Но, в сущности, никакой точно определенной грани между теорией и техникой не существует и существовать не может: в точных науках, основанных на вычислениях, практика является применением фактов, найденных научным путем; художество же не считается с цифрами, скажу более - оно их ненавидит, но зато лишается точной основы, а потому она не в состоянии дать точных законов, Теория художественного садоводства создалась не в замкнутом уединении кабинета ученого и не путем научных или философических соображений, а являлась плодом бесконечного ряда практических опытов и наблюдений, продолжавшихся веками, и - за исключением некоторых, чисто математических вопросов, как, например, теории перспективы - основывается почти исключительно на эмпирических началах; техника же выражает собою совокупность прикладных знаний, требуемых для рационального садоводства и создавшихся либо научным, либо эмпирическим путем, но, во всяком случае, проверенных на опыте; поэтому теория и техника - т. е. художественные и практические начала - являются взаимным дополнением, и в деле садоводства - до известной степени неразлучны. И действительно: художник, не знающий надлежащего ремесла, - совершенный абсурд, потому что отвлеченная теория, без наличности практики, подобно вере без дел - «мертва есть». Положение это подтверждается всеми, кто писал об искусстве.

Следовательно, идеалом садостроителя является тот, кто - хоть до известной степени - соединяет в себе теорию с техникой, т. е. кто, помимо капитальной художественной подготовки, более или менее близко освоился с целой энциклопедией разнородных знаний, так или иначе прикосновенных к садостроительству. Для специалиста, всецело посвятившего себя садостроительству или садоводству, подобное требование вполне рационально, но, как видно из опыта, неосуществимо: лучшие строители были вовсе не одинаково сильны во всех отраслях этого обширного дела, а всегда отличались какою-либо особой специальностью. Но если садовое дело является предметом любительства, спорта, или же в том случае, когда приходится заниматься им временно, случайно, - тогда понятно, что круг требуемых познаний должен значительно ограничиться: знание всегда полезно - спора нет, но для неспециалиста, имеющего и другие цели, еще полезнее знать, априори, что именно изо всего запаса этой премудрости безусловно необходимо и без чего можно обойтись.

Коренные дилетанты поступают в данном случае донельзя просто: они предоставляют всю техническую часть дела специалистам, а за собою сохраняют только художественную идею и высший контроль; в результате получается, во-первых, несоразмерный расход, а во-вторых, баснословная чушь. Но последнее только на глаз знатока, - другим такая чушь может и нравиться, потому что природа, сама по себе, настолько изящна, настолько роскошна, что требуется совершенно особый талант, чтобы насильно лишить ее всякой красоты. Благодаря этому, дилетанты не сознают своих промахов, а при наличности неизбежной дозы самолюбия - почти неспособны к этому сознанию.

Я пишу не для дилетантов (слово бранное), но и не для специалистов, а для инженеров, архитекторов, художников; а именно при этих-то условиях выбор необходимых познаний несколько затруднителен: у иных я имею полное основание предполагать солидную научную подготовку, у других - основательную художественную пропедевтику, у третьих - крупный запас практических сельскохозяйственных сведений; является вопрос: как удовлетворить и того, и другого, и третьего?

Является вопрос: как выпутаться из этой дилеммы? Как, например, поступить относительно порядка и способа изучения теории композиционных элементов, т. е. частью природного, частью искусственного материала, служащего для создания картины сада или парка (садовые постройки, насаждения, дорожки, газон, вода, скалы, холмы, лощины, и проч., и проч.)?

Само собой разумеется, что красноречивее и убедительнее живого, наглядного примера - и желать нечего.

В художестве - как и во всяком ином деле - немыслим никакой прогресс, без точного, сознательного понятия о том, что было создано или испытано раньше. Поэтому и садостроителю ближе всего необходимо ознакомиться с прошлым садового искусства,

т. е. с историей его развития и с главными фазисами его бытия. Но этого мало: освоившись со стилями и типами садов, требуется хоть несколько ознакомиться с элементами живописи, пластики и архитектуры - со стилями и ордерами, с теорией цветов и теней, и т. д. и т. д. Вдобавок же неизбежно знакомство с чисто ремесленной стороной зодчества: строитель должен знать главные свойства и лучшие источники строевых материалов, местные цены и условия, время и производство работ, программу и формулы смет и т. д.

ЕСТЕСТВОВЕДЕНИЕ

Самым больным местом является вопрос: насколько садостроителю требуется знать ботанику и практическое садоводство? Ближе всего отмечу, что чисто научная сторона дела - вполне обходима, зато необходимы точные сведения относительно условий прозябания местной и акклиматизированной флоры, а также нормальный вид этих растений, и особенно древесных пород; кроме того, требуется знакомство с местной почвой и местным же климатом, Потребность знания формы, я полагаю, и объяснять незачем; культурные же условия важны тем, что без знакомства с ними, нельзя составить себе картины будущего: растение может очень легко обмануть всяческие надежды и разрушить лучший план, если не уметь обходиться с ним и не знать точных условий его прозябания. Но все это знание вкупе - вовсе не бездонное море: любая страна делится на климатические пояса и подразделяется на сравнительно необширные районы, в пределах которых прозябает лишь ограниченное число растений. Из числа представителей местной флоры не все идут в дело, а только деревья, кусты, садовые цветы и некоторые травы; следовательно, если руководствоваться определенной методой и не побрезговать указаниями местных обывателей (конечно, знатоков), то познакомиться с местной флорой, насколько требуется строителю, можно довольно скоро. С акклиматизированными растениями - дело значительно проще: тут требуется знать, мыслимо ли вообще содержать известное растение в данном месте и при каких именно условиях растение это в состоянии перенести местный климат, а затем заботятся только о подходящей стоянке, всецело предоставляя садовнику подготовку требуемой почвы, посадку, уход и т. д. Самый вопрос о прозябаемости какого-либо заносного растения в известном районе решается путем справок в подлежащей литературе или же по аналогии, но всего лучше - запросом у сведущих лиц, собственный же опыт неспециалиста никогда не надежен.

Наиболее существенной задачей в пропедевтике зодчего служит собрание садовых мотивов, т. е. необходимых элементов для будущего создания или пересоздания картины сада. Часть этой работы может быть исполнена без всякого затруднения: при помощи альбома или фотографического аппарата составляют сборник эскизов и видов, мотивы которого встречаются в образцовых садах; подобными садами изобилует как Петербург, так и Москва. Такие копии не только полезны, а прямо-таки необходимы, как художнику изучение антиков, но повторять их в действительности отнюдь не следует, как бы изящны они не были: художник прежде всего, должен быть самостоятельным и специально в садовом деле может и должен копировать только одного мастера, наивысшего из всех - живую природу.. Но и ей он отнюдь не должен рабски подражать: его прямая задача - воспроизводить ее в самых странных, эксцентричных, уродливых формах; он должен применить к саду те же начала, которыми руководствуется ландшафтная живопись, т. е. изыскивать в природе наиболее художественные мотивы и, по возможности, пользоваться природным материалом, Только при таких условиях сад является истинным созданием художника, плодом его фантазии, воплощением его идей, при наличности творческого гения получает бесспорное право встать наряду с лучшими произведениями живописи, ваяния, поэзии и архитектуры: изящно исполненный парк - такое же художественное создание, как любая картина, любая поэма, любая драма, любой роман, любой памятник или дворец.

Итак, собрание природных мотивов не менее важно для садостроителя, чем для художника; но тут является вопрос: где их искать? Русские художники постоянно сетуют на то, что природа у нас бедная, холодная, некрасивая, чуть не заскорузлая,- не то, что в Италии или в Швейцарии; что вся Россия походит на обширную равнину, на которой роль Монблана исполняет Валдай, - особых красот, мол, никаких, роскошных эффектов - ни следа… То ли дело за границей!

Отвечу на это, во-первых, что чем природа беднее, тем она живописнее, а во-вторых, что красивых местностей - повсюду сколько угодно. Так, например, на юге России, в Крыму и на Кавказе, имеются на каждом шагу пейзажи, прямо просящиеся на полотно или на сцену; наша Лифляндская Швейцария ничем не хуже Саксонской, хотя иного характера, наши финляндские скалы вовсе не плоше нормандских; побережья Ладоги, Ильменя, Пейпуса, но особенно балтийские шхеры и лагуны - замечательно эффектны; Иматра, Кивачь, Нарвский водопад представляют роскошные виды; у красавицы Невы нет соперника во всем мире, а батюшка Дон или Волга-матушка, в своем роде, не менее поэтичны, чем Дунай или Рейн; наконец, на Черном и на Каспийском морях попадаются мотивы, чудную прелесть которых иностранцы даже не допускают, считая работы Куинджи пустым вымыслом, - а между тем подобные пейзажи я сам встречал, и не раз! Следовательно, при таком изобилии природных пейзажей особенно заботиться о мотивах - совершенно напрасно: они всюду под рукой. Так, например, в Ордыше, у Сиверской станции, имеются роскошные партии скалистых берегов из красного песчаника; около Выборга высятся мрачные, крайне живописные массы гранитных скал и эрратических валунов; около Вуоксы растут чудные группы деревьев - легкие, грациозные, прозрачные, с дивной листвой и прямо-таки художественным расположением тонов; шхеры представляют собою вечно меняющуюся картину, со множеством благодарных сюжетов для прибрежных вилл; чисто парковых мотивов - но природных, а не искусственных.

Но чем же руководствоваться при выборе мотивов?

Вот это дело - посложнее: тут на первом плане - художественный вкус, т. е. способность отличить в естественном изящное, и наоборот: в критическом сознании того, что именно в известном ландшафте составляет недостаток и пробел. Я уже раньше, при самом введении, распространялся о значении вкуса; теперь коснусь только способов его изощрения.

Критической оценке вкуса подлежат как искусственные, так и природные произведения, Положения искусства, частью основанные на математических началах, всего более понятны рассудку и всего легче поддаются критическому анализу; красоты природы всего ближе осязательны чувству, и если основания их иногда подводятся под математическую формулу, то чаще всего путем софизма. Тем не менее и природа поддается анализу: если художник, стоя перед ней2 лицом к лицу, постоянно старается узнать, в чем именно заключается достоинство или краса, безобразие или недостаток того или другого природного мотива, и если он тщательно станет сравнивать одно место с другим, подобного же характера и колорита, то в результате получится ряд наблюдений, способных не только представить прочную точку опоры, но и значительно изощрить природный вкус, - и особенно при параллельном изучении созданий великих мастеров, пример которых наглядно показывает, как они воспользовались природными мотивами. Далее этого идет уже индивидуальность самого художника, т. е. то этическое начало, которое составляет его отличительную особенность, - его умственный, духовный строй, его личный взгляд на искусство и природу.

При наличности требуемых мотивов компоновка, а сущности, не более, как синтетическая работа: художник-садостроитель всего реже выдумывает, а и того менее импровизирует детали будущей картины, - а только применяет к делу уже виденное, существующее, но изменяет его сообразно с местными условиями. Главная задача его - сочетать искусство с природой, для гармонического объединения, всех отдельных частей в общее, законченное, художественно прекрасное целое, причем формы цвета, архитектурные линии и внешняя обстановка зависят от местных, наличных данных…

Первое место по художественному знанию я отвожу историческому стилю. Против этого можно возразить, что такого стиля в настоящее время не существует, так как он давным-давно отжил свой век. Позволю себе сказать, что пока существуют здания и памятники в греческом, римском, готическом, флорентийском, лёнотровском, тудорском, помпадурном и т.п. стиле, до тех пор не перестанет существовать и соответствующий садовый тип, и если окружить подобное сооружение несоответствующей садовой обстановкой, то получится резкий анахронизм, и лучшая доля эффекта утратится. В виде доказательства приведу наглядный пример во времена Второй Империи часть Тюльерийского сада перекроена на естественный лад, но так как характер сада и дворца -

чисто исторический, то часть эта не вяжется с остальным и, причинив немало затрат, вызвала вопли всех знатоков. Поэтому исторический стиль при всей редкости применения нельзя считать исчезнувшим навеки: для художника он все еще жив, мало того, именно исторический стиль представляет ему самый богатый и самый изящный материал для создания шедевров жанрового искусства. Ремесленник, конечно, этого не поймет, а потому быть может и не признает, но художник поймет и, надеюсь, согласится с моим мнением.

В новейших садах место исторического стиля занимает национальный, т. е. тот, в котором преобладают отличительные черты местного характера. Нынешний кавказский сад не похож на нынешний же итальянский, или французский на голландский, индийский на турецкий, египетский или малоазиатский на северо-русский или английский: как ни уподобляй их по внешности - обстановка, климат, растительность не те. Следовательно, достаточно еще одного шага - применения некоторых особенностей в расположении, орнаментах и цветах составляющих отличительные черты местного архитектурного стиля, и национальный тип создан. Это положение я применил к русским садам, не только в теории, но и в течение пятнадцатилетней практики.

Регулярность, т. е. правильное, геометрическое расположение частей сада, сама по себе, вовсе не образует стиля: это не более, как общая характерная черта, присущая тем историческим стилям, которые принято называть «архитектурными». Не менее - если не более характерными условиями старинных лёнортовских садов были следующие положения:

1) Сад образовывал обособленный мир и уединялся посредством высоких стен или густой изгороди, поэтому недостатки или красоты окрестности играли известную роль только как объекты для панорамы, при «сюрпризах» и «волчьих прыжках». Затем все, что стояло позади ограды, было не в счет и как бы принадлежало внешнему условно незримому миру: хотя бы некоторые предметы и торчали на виду, их не удостаивали вниманием;

2) стены и ограды вовсе не считались недостатком: их украшали вазами, драгоценными решетками и резными воротами, как бы нарочито ставя их на вид;

3) обиходные предметы ставились как можно ближе к жилью и нимало не портили впечатления своим присутствием, так как и они украшались по мере возможности, а потому даже конюшни, сараи и огороды не поражали прозаичностью;

4) самая же важная черта заключается в том, что искусственность не только выставлялась на первый план, но обязательно вытесняла всякую естественность, почва равнялась по ватерпасу, вода помещалась в математически правильно очерченных водоемах и бассейнах, деревья - чаще всего подстриженные шаром, пирамидой и т.д. - отличались правильностью форм и рассадки, и где возможно стояли «по ранжиру», клумбы располагались по хитросплетенным геометрическим фигурам, дорожки образовывали целую систему прямых, косых, параллельных и звездообразных линий, а эспланады служили центрами правильных скрещений. Если же чуть где-нибудь природа думала пошаливать, то ее немедленно урезонивали, и тогда же стригли и облагораживали так, что естественности следа не оставалось.

Весьма понятно, что подобная искусственность не могла вечно удержаться: абсолютная симметрия - скучная, однообразная - исключает возможность применения целой массы роскошнейших деревьев, цветов и вьющихся растений, а потому в больших парках и садах допускается только в ближайшей окрестности зданий исторического характера, далее же придерживаются иррегулярных насаждений, о которых поговорим ниже. Но в мелких дачных садах, где без явной натяжки нет места для природных мотивов (главной сути естественного стиля), а также в городских скверах и бульварах, где ближайшая обстановка невольно уничтожает всякую иллюзию естественности - там симметрическая разбивка вполне у места.

Для более крупных парков и садов принят в настоящее время естественный - художественный, живописный, ландшафтный или пейзажный - стиль, который в истории садоводства, носит название «англо-германского», Особенности его, о которых я хочу рассказать в этом отделе, сводятся вкратце к следующим положениям:

1) В противоположность к геометрическому стилю, он не обособляет парка или сада, а, напротив, вводит окрестный ландшафт в органическую связь с ним, вследствие этого является необходимость: а) согласовать характер и внешнюю обстановку парка с окружающей местностью и б) скрыть точные границы, где кончается парк и начинается посторонняя окрестность;

2) ради эффективности сценария допускаются всякие оптические обманы, клонящие к тому, чтобы оптически увеличить место, усилить глубину, приблизить дальние красивые объекты, удалить слишком близкие, сократить несоразмерность, замаскировать все некрасивое и всякими средствами пользоваться красотой окрестного пейзажа;

3) искусственность преследуется здесь так же, как в геометрическом стиле естественность: природные недостатки места должны быть исправлены или стушеваны, природные красоты по возможности развиты, а при отсутствии таковых созданы, но главным условием является уже приведенный мной закон: все должно казаться естественным, природным, без малейшего следа искусственности, поэтому узорчатая, фигурная или ковровая клумба, иногда попадающаяся в искусственной чаща парков природного стиля, - совершеннейший абсурд, вроде кактуса, растущего между березами, а систематически прямые дорожки и регулярные аллеи по той же причине несовместны с ландшафтным парком, так как они естественны;

4) обиходные предметы, носящие прозаический отпечаток, не вяжутся с поэзией естественного парка: они слишком напоминают обыденную, практическую жизнь и слишком далеки от безыскусственной природы, чтобы занять место на первом плане, в крайнем случае такие объекты терпимы, при условии изящной формы, но лучше всего удалить или замаскировать их. В отдалении же самые прозаические предметы, как, например, железная дорога или какая-нибудь фабрика, могут с успехом войти в состав пейзажа.

Из этих положений явно, во-первых, что при всей кажущейся простоте живописный стиль несравненно сложнее геометрического, а во-вторых - что отличительной чертой его является отсутствие искусственности, а следовательно, и математической регулярности.

Устроить эффектный сад - вовсе не то, что взять кисть да скомпоновать с этюдов роскошную картину. Если же сослаться (как это часто делают) на специальную карту, на которой обозначены всякие неровности почвы, то и это делу не поможет: даже при самом пылком воображении нельзя заочно определить, как всего лучше воспользоваться скалами и буграми, лощинами и холмами, речкой и прудом, озером и морским берегом; на расстоянии нельзя предусмотреть эффектов, ожидаемых от дубрав, ельника, осинника или березняка, нельзя рассчитать способов получения легкости тона или эффектности блика от применения мелкой поросли, крупных газонов, водного зеркала или отдельных исполинских деревьев; еще меньше сообразиться с тем, как выделить красивые партии, когда их не видишь; или как замаскировать некрасивое, прозаичное, но безусловно необходимое экономическое сооружение; или как скрыть точные границы, как перейти к окружающей местности, не образуя резкого контраста, и где искать лучших точек зрения наконец, как узнать, не побывав на месте, где и каким образом расположить куртины, лужайки, аллеи, тропинки и т.д., чтобы вести зрителя, разнообразя пейзаж чуть не на каждом повороте. Все это, без личного пребывания на месте - совершенно не мыслимо, и хотя, при известных условиях, очень немудрено воспроизвести хорошенький мотив, занесенный в альбом при посещении какого-нибудь живописного местечка, но согласовать этот мотив с окрестностью, чтобы не вышло грубого диссонанса - заочно никак нельзя. Всего важнее при этом вопрос о порубке: газоны, кустарники и всякую мелкоту - пустяк пересадить или заменить; легкое садовое строение - тоже пустяк перенести; но если вырубить некстати крупную чащу вековых деревьев - то ошибка неисправима: таких деревьев не пересаживают, а выждать, пока молодь дорастет до прежних гигантов - пожалуй, и веку не хватит…

Для лиц, не владеющих ни кистью, ни карандашом, имеется очень простой способ, если они строят для себя или пользуются неограниченным, бесконтрольным полномочием: для них достаточно создать план сада в воображении, а на ситуационном чертеже наметить главные точки условными знаками и подлежащими знаками. Заметки эти делаются только ради памяти и для наглядности наказов десятникам или садовнику, которым необходимо знать точные места и границы каждого участка, а также и то, что именно там насадить, посеять или построить; общая же картина сада может, вплоть до самого осуществления, оставаться в голове зодчего.

ТЕХНИКА САДОВОГО ЗОДЧЕСТВА

ЕДИНСТВО ИСПОЛНЕНИЯ

Так же, как я выделил теоретические начала, лежащие в основе садостроительного искусства, отмечу несколько практических указаний, применимых к каждому стилю и весьма полезных не только зодчему, но и владельцу.

Начну с простой истины, которую знает почти каждый, а придерживается ее - из десяти один: любой проект или план может всего лучше исполнить тот, кто его создал. Следовательно, раз владелец пригласил зодчего и одобрил его предначертания, то надо дать ему довести дело до конца. Из этого вовсе не следует, чтобы зодчий был обязан неизменно торчать на месте: он должен набросать план или хоть проект плана, отмежевать участки, наметить дороги, указать вырубы, распределить растительность, - словом, распланировать точный ход работ, а затем лично исполнить главное (как, например, нивелировку), зодчий может предоставить дальнейшее заведование делом подручному, выбранному им лично и работающему под его непосредственным наблюдением. Далее он от времени до времени обязан появляться на месте, не только с тем, чтобы контролировать помощника, а, главное, для проверки самого себя: при самом производстве работ может потребоваться корректура, может встретиться необходимость отказаться от известного предположения, может блеснуть новая идея, - мало ли что может случиться и чего предвидеть нельзя; вдобавок же и самый план - как я уже упоминал - не более как зародыш мысли, которая развивается в окончательной форме лишь постепенно, во время работы, и редко исполняется на бумаге, чаще всего осуществляется прямо на деле. Следовательно, третьему лицу даже неизвестно, что зодчий в действительности имеет ввиду сделать, тем более, что и действительность эта, в окончательной форме, создается не сразу, а целыми годами.

Поэтому, до начала работ, слово за хозяином: тут он может и даже обязан высказать все свои желания и соображения, может чертить и размечать, что и как ему угодно, имеет право ставить всяческие требования и условия и прямо-таки должен определить крайнюю границу предполагаемых расходов. Заручившись подобными сведениями, зодчий - до сих пор остававшийся почти нейтральным - раньше всего приступает к тщательному изучению места и к эмбрионическому наброску проекта, в котором, по мере возможности, старается выполнить все удобоосуществимые желания владельца, исправляя или пополняя его предначертания по собственному усмотрению и согласно с суммой, предоставляемой в его распоряжение.

Отмечу кстати, что сумма эта почти всегда недостаточна: на постройки и на казовую сторону иногда не жалеют десятков тысяч, а на содержание и устройство сада или парка еле-еле соглашаются потратить несколько сотен, потому-де, что куст да дерево - не покупное добро: можно и из лесу добыть: мелочь можно дескать рассадить и домашними средствами, помаленьку да понемножку, а крупные деревья и рубить грех; касательно же всяких «особых» переделок, которых зодчий считает необходимыми, а хозяин совершенно излишними, то на такие «капризы» жаль денежки в землю зарывать… На подобного рода доводы зодчий обязан возразить, что роскошь эта, требующая постоянных, усиленных затрат, лишь отчасти вознаграждает материальный расход, - хотя, относительно зданий, сад имеет преимущество издревле выраженное простонародьем в пословице: «Что посадишь - возрастет, что построишь - сгниет»; что лес, хотя бы даже собственный, вовсе не во всяком случае может служить самым лучшим, а всего менее самым выгодным материалом, потому что лесное дерево, и особенно такое, которое выросло от отпрыска, а не от самосева - не может иметь такого развитого и выносливого корневого комля, каким отличаются деревья, воспитанные в питомнике, а потому много лесных деревьев не выносят пересадки, и все труды на них потрачиваются даром; наконец, что, в крайнем случае, несравненно логичнее совсем отказаться от изящного сада и довольствоваться старосветским экономическим плодовником (он же и огород), чем пускаться на полудело и тогда уже действительно убивать деньги ни за что ни про что; а если смета не по силам, то все-таки выгоднее иметь хоть стосаженный, но красиво разбитый садик, чем любоваться на десятинную чушь.

Но допустим, что убедительное красноречие зодчего взяло верх: требуемая сумма ассигнована; является на очередь вопрос о деталях плана. Теперь слово за зодчим: он, с своей стороны, представляет свои соображения и мотивирует каждую деталь ясно и толково. Понятно, что мотивы зодчего могут проистекать только из художественных соображений: так же как, на любом языке, существует несколько оборотов речи для выражения одной и той же мысли, но между всеми этими оборотами имеется только один, вполне исчерпывающий идею в наиболее подходящей форме, - так же точно и для каждого отдельного места может быть пригодно несколько разбивок, но всего

(1917 )

Арно́льд Эдуа́рдович Ре́гель (1856-1917) - российский садовод и дендролог . По образованию инженер.

Спроектировал и создал парк в имении «Случайное» генерала Д. В. Драчевского в долине реки Мзымты в 3 км от Адлера (современный сочинский парк совхоза «Южные культуры») . Занимался устройством сада усадьбы Ала-Кирьола , спроектировал Светлый парк в городе Нарва-Йыэсуу (Эстония).

В 1896 году был опубликован труд А. Э. Регеля «Изящное садоводство и художественные сады», в котором обобщена и систематизирована история садоводства и разработана система практических рекомендаций. В 1990 году книга была переиздана.

Труды

Регель А. Туземные и пришлые культурные растения верховьев Аму-Дарьи.
Регель А. Изящное садоводство и художественные сады. Историко-дидактический очерк. - СПб. : Издание Г. Б. Винклер, 1896. - 448 с.

Напишите отзыв о статье "Регель, Арнольд Эдуардович"

Примечания

Отрывок, характеризующий Регель, Арнольд Эдуардович

– Элен! – сказал он вслух и остановился.
«Что то такое особенное говорят в этих случаях», думал он, но никак не мог вспомнить, что такое именно говорят в этих случаях. Он взглянул в ее лицо. Она придвинулась к нему ближе. Лицо ее зарумянилось.
– Ах, снимите эти… как эти… – она указывала на очки.
Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей, снявших очки, глаза его смотрели испуганно вопросительно. Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движеньем головы пeрехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно растерянным выражением.
«Теперь уж поздно, всё кончено; да и я люблю ее», подумал Пьер.
– Je vous aime! [Я вас люблю!] – сказал он, вспомнив то, что нужно было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему стало стыдно за себя.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы жены и миллионов, в большом петербургском заново отделанном доме графов Безухих.

Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. («Я еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, – писал он, – и Анатоль мой провожает меня и едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам».)
– Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, – неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.

Историко-дидактический очерк инженера Арнольда Регель. СПб.: Г.Б. Винклер, 1896. 2, XII, 448 с., ил. В издательском коленкоровом переплете с полихромным тиснением по передней крышке. 29 х 22,5 см. Множество иллюстраций в тексте и на отдельных вклейках. Узорные форзацы.

Арнольд Эдуардович Регель - яркий представитель прославленной династии, внесшей огромный вклад в развитие садоводства в России. Выдающийся ученый и садовый инженер, знаток лучших мировых образцов садово-паркового искусства, А.Э. Регель создал уникальный труд - "Изящное садоводство и художественные сады", - который вот уже более ста лет имеет статус классического. В нем он обобщил и систематизировал многовековую историю садоводства и разработал стройную систему ценных практических рекомендаций. На эту книгу до сих пор ссылаются признанные мастера современной ландшафтной архитектуры.

Регель, Арнольд Эдуардович (1856-1917) - российский садовод и дендролог. По образованию инженер. Сын Эдуарда Людвиговича Регеля, директора (1875-1892) Петербургского Ботанического сада. Известно также, что Эдуард Регель основал Русское общество садоводов и явился основателем журнала «Вестник садоводства». Сын - ученый, теоретик, знаток художественного садоводства и его страстный служитель; в течение пятнадцати лет собирал материалы для своей книги и задуманное предприятие с успехом осуществил. Занимался паркостроением, ландшафтной архитектурой. Основатель фирмы «Регель и Кессельринг», занимавшейся планировкой частных садов. Спроектировал и создал парк в имении «Случайное» генерала Д.В. Драчевского в долине реки Мзымты в 3 км от Адлера (современный сочинский парк совхоза «Южные культуры»). Занимался устройством сада усадьбы Ала-Кирьола. В 1896 году был опубликован труд А.Э. Регеля «Изящное садоводство и художественные сады», в котором обобщена и систематизирована история садоводства и разработана система практических рекомендаций.

В средневековой России, до XVI в. включительно, первое место в ряду садов - как и на Западе, до итальянского Возрождения - занимают монастырские сады. «В старые годы, в прежние, в те времена первоначальные», в России, как и во всей Западной Европе, обитель была не только нравственным и политическим убежищем, открытым всемогущею Церковью всем, кто нуждался в ее покровительстве или защите не только житницею и сокровищницею, куда стекались несметные сокровища; не только архивом для летописей и рассадником теоретического и практического знания, - но и примерным сельскохозяйственным учреждением, имевшим значительное влияние на весь окрестный люд. Забелин, Дубенский, Тонин и многие другие положительно утверждают, что греческие миссионеры, отправившиеся в «обширную Скифию и страну Гипербореев проповедовать христианство, были в то же время и создателями русских садов. Это не совсем точно: судя по многим археологическим памятникам, монахи, будучи провозвестниками общей цивилизации и бесспорно принесшие огромную пользу в смысле агрономического развития, тем не менее вовсе не создали русского садоводства: уже до них, каждый древний славянин, из мало-мальски зажиточных, имел свой «оград», но монастыри придали садам несколько иное значение. Древнеславянские «ограды» были, в сущности, тем, что теперь принято называть огородом - т.е. овощником; для прогулок служил лес. Монастыри впервые начали разводить цветники и, руководствуясь примером Библии, назвали их раем или рай-городом. Таких рай-городов - которыми тогда же обзавелись и князья - Ходановский насчитывал шесть на пространстве от Новгорода Северского до Моравии; в Судомирском воеводстве, в XVI в., также известен был «райский двор с колодцем»; в Киеве, за Днепром, Юрий Долгорукий владел усадьбой, именовавшейся раем. Монастырям же, по всей вероятности, древне-славянский язык обязан словом верт, варт или вертище, обозначавшим сад; по догадкам Снегирева, «верт» происходит от латинского виретум или Вертумнуз. Слова «верт» и "оград" соединились в вертоград, т. е. огороженный верт; это, собственно, и были сады, - самое же слово «сад» иногда употреблялось в смысле зверинца, как доказывает следующая цитата из славянского перевода Библии: «Сотворих ми вертограды и сады» (Экклезиаст, XI, 5), т. е. наделали себе садов и зверинцев. Значение сада в смысле зверинца следует, однако, понимать не как звериный парк, а в смысле садка. Дело в том, что старинные хозяева содержали и разводили в саду не только овощи и плодовыя деревья, но и рыбу, для которой имелись особые пруды. Так, например, в делах Окружной палаты 1746 г. встречается на Преоне «Государев рыбный сад»; Котошихин упоминает, что живую рыбу для царского обихода держать на Москве «в садах». Следовательно, выражение «садовницы» (садовники), встречающееся в грамоте В.К. Симеона 1341 г., явно обозначает рыбаков и сторожей при рыбных садках. В сказанной грамоте садовник поставлен наравне с «конюшими и сокольничим путем»; в грамоте князя Владимира Андреевича (1400)-с бортниками, псарями и бобровниками; наконец, в грамоте 1496 г. упоминается о «садовниках ястребья», т. е. о лицах, сажавших ястребов.

Садостроительная деятельность византийских монахов началась, конечно, с центра православия, с «купели Российского Государства» - с Киева; уже в XI веке, при каждом монастыре, даже при пустынях, возникли сады, в которых монахи и обученные ими послушники выводили вишни, яблоки, груши, сливы, смородину, малину, «берсеню» (крыжовник) и пр. Отсюда садоводство распространилось и в монастырских вотчинах, где только дозволяла почва; вместе с тем, по личной просьбе князей и княгинь, монахи строили сады и при княжеских теремах. О монахе-садовнике Микуле, находившемся в Вышгороде (предместье Киева), упоминается в «Повестях временных лет» преподобного Нестора-летописца (1055-1115), в житии Св. Бориса и Глеба. Монахи же, по всей вероятности, развели в Киеве виноград: Н. Сементовский («Киев, его святыни, древности, и достопамятности и т. д.») указывает, что близ шелковичного сада, в котором Петр I собственноручно насадил множество тутовых деревьев в 1708 г., с глубокой древности находился виноградный сад; а Кальнофойский, в сочинении «Тератургима», изданном в 1638 г., показал виноградный сад на плане дальних Киево-Печерских пещер. С другой стороны, Н. Закревский («Очерки истории города Киева») поясняет ошибку, сделанную несколькими историками по поводу слова «лоза». В летописи Харат под 1161 г. значится: «И пришед Кыеву, и ста на Болоньи в лозах, противу Дорогожичи». Оболонью или Болоньем называлось луговое пространство, верст на 17 длины, от Подола до с. Вышгорода, между Днепром и горами; меньшая часть, ближе к городу, дает прекрасный сенокос, но большая - почти сплошь покрыта болотами, поросшими ивовым кустарником. Летописец, как и теперешние киевляне, называет ивовый кустарник «лозами»; а Карамзин (II, примеч. 400), не зная топографии Киева, предложил, что на Оболонье растет виноград; промах этот, конечно, попал и к тем, кто почерпнул свои сведения исключительно из «Истории Государства Российского». Особою знаменитостью пользовался Киево-Печерский «Яблонный сад», один из старейших во всей России, так как Киево-Печерский монастырь основан при Ярославе Великом св. Антонием, по возвращении с Афонской горы, в 1051 г.

В первой половине XII столетия состоялось преобладание северо-востока России: когда Юрию Долгорукому не удалось занять Киевский престол, тогда он удалился в будущий центр русского самодержавия и поселился здесь навсегда, захватив с собою из Киева греческих монахов, опытных в различных промыслах- зодчестве, иконописи, литейном и каменном деле, в торговле и садоводстве. С этих пор монастырские сады и угодья стали появляться в суровом, медвежьем крае - в Суздале и Владимире. Сын Юрия, Андрей Боголюбский, причисленный к лику святых, во второй половине XII столетия развел сад при своем загородном тереме, в Боголюбове (ныне село и монастырь), в 10 верстах от Владимира, при слиянии рек Нерли и Клязьмы. С этих пор сады процветают во всей Владимиро-Суздальской области, и особенно в городах Владимире, Суздале, Вязниках, Муроме и Гороховце. В Боголюбове и Владимире поныне сохранились и каждое лето зеленеют колоссальные, дуплистые вязы и липы, по преданию, насаженные самим великим князем Андреем Боголюбским; но особою славою, до сих пор не утраченною, пользуются «вишенники», т.е. вишневые сады, разведенные в вышеупомянутых местах, и специально владимирские, вплоть до половины текущего столетия культивировавшиеся совершенно так же, как за 700 лет назад. Самые лучшие, но и самые нежные из владимирских вишен, не выносящие даже близкой перевозки, называются «Васильевскими» и растут в «Патриаршем» саду, название сада и сорта относят к тому, что вишни эти, по преданию, перенесены сюда в начале XVII столетия неким грузинским патриархом, а взяты с родины св. Василия Кесарийского; второй сорт - «родительская» вишня темная, почти черная, более выносливая; только этот сорт и поступает в продажу. Самые сад Патриарший, а также Добросельский,- разведены московскими митрополитами Петром в Алексеем, первоначально пребывавшими во Владимире; при них же, кроме поименованных садов, особенно развились Ярополье и Спасо-Евфимиевский сады. Яблонными садами славились Курск, Тула, Орел и другие, более лесные места; в Пскове, в Опочецком конце церкви Св. Николая Чудотворца, посадили яблонный сад в 1473 г.

Московское садоводство начинается с первых лет XIV столетия, с эпохи перенесения великокняжеского престола и водворения метрополии в Москве; тогда, вместе с монастырями, стали распространяться и сады, и не только в Москве, но и под Москвой - в Замоскворечье (или, по-старинному, в Заречье); случилось это всего больше вследствие того, что сады - если не грех так выразиться -попали в моду. Дело в том, что митрополиты развели у себя сады, повсеместно прославившиеся своею красотой, т. е. изобилием роскошных плодов и множеством благоухающих цветов, которыми были засажены келий и ограды; одним из лучших в Москве считался сад Газского митрополита Паисич Лигарида, разведенный в Кремле, на Спасо-Семеновом подворье у Никольских ворот. За Москвой славился Кудринский патриарший сад, ведший начало от времени Всероссийских патриархов, владетелей села Кудрина; известим были также Троице-Сергиевский, Воробьевский, Московское Донской, Новоспасский и Николо-Угрешский монастырские сады (последний монастырь особенно известен тем, что в Троицым день он оделяет букетами всех богомольцев но красой всем садам были Крутицкие вертограды, с цветиками и прудами до того изящными, что сад этот, по тогдашнему выражению был «как некий рай».

В истории древнерусского садоводства XVII век играет самую видную роль: в это время, если не создалось в принципе, то по крайней мере развилось и дошло до апогея «красное» садоводство, высший проблеск старинного русского садоводства дореформенной эпохи.

Начнем с главного - с «прохлад». Выражение «прохлада» имело в древности переносное значение: вероятно, русский человек, подобно восточным людям, не мог представить себе ни чего лучшего, как сидеть в знойный день под сенью дерева или беседки, на холодку; отсюда и проистекло понятие о прохладен в смысле комфорта, - «жить прохладно» обозначало жить в свое удовольствие; в «Домострое» сказано: «А летом (хозяин) прохлаждаетца: ест дыни, стручье (горох), морковь, огурцы и всякий овощь»; наконец, в просторечье и поныне слышится слово: «прохлажаться», когда хотят обозначить несвоевременное сибаритство или пустяшную, неподходящую забаву: «Чаво проклажаисси с бабьем-то? ходь на работу» - прочел я, не помню в каком рассказе из народного быта. Прохладно жил в старину тот, у кого дом был полною чашей, т.е. у кого не только было всего Припасено вдоволь, но все нужное делалось или приготовлялось дома же, так что на рынке, «на торгу», покупать ничего не приходилось (такой покупки домовитый хозяин, вообще, совестился); идеалом же довольства - даже для царского хозяйства - являлась возможность накапливать лишнее, и этот избыток возить на рынок. Черту эту - помимо всяких реестров, счетов и иных официальных документов - красноречиво подтверждает Петрей, посетивший Москву в начале XVII столетия; в то время полагали на Западе, что Русь православная была дикою пустыней, в которой ничего достать нельзя, Петрей опровергает это мнение:

«Некоторые думают и пишут, - замечает он,-что в России не растет ни плодовых деревьев, ни зелени; они грубо ошибаются: там не только разводятся различные деревья, но и сеются всякого рода семена, так что в России легче достать плодов, чем в ином месте, как, например, яблок, слив, вишен, маленьких слив, крыжовнику, смородины, дынь, моркови, свеклы, петрушки, хрену, редьки, редиски, тыквы, огурцов, серой и белой капусты, луку, чесноку, шалфею, ноготков, фиалок разноцветных, мирры, гвоздики, иссопу, майорана, тимьяна, базилики, перца и других тому подобных плодов, упоминать о которых считаю здесь лишним».

«Садики-виноградики» - заносный плод: природным среднерусским виноградом можно считать разве что крыжовник да рябину; начало южнорусским виноградникам положено в Астрахани, в первое десятилетие XVII века, и именно монахом, который, раздобывшись персидскими лозами, насадил их в сем монастыре, близ города; лозы принялись, и, в 1613 г., по царскому приказу, тот же монах устроил целый виноградник. Затем дело пошло с таким успехом, что в 1636 г., когда Олеарий навестил Астрахань, там уже не было дома, в котором бы не занимались этим производством, оказавшимся до того выгодным, что иной виноградник приносил до 50 р. дохода; в то время - очень большие деньги. На севере первый виноградник был разведен в селе Измайлове, при Алексее Михайловиче, а в самой Москве виноград разводился в верховых садах.

О разводке тутовых деревьев особенно заботился Алексей Михайлович: в «Записк. Отд. Русск. и Слав. Археологии» помещена целая инструкция на имя Астраханского воеводы, князя Якова Никитича Одоевского, относительно описи тутовых деревьев и отправки их в Симбирск, с мастером Ларионом Льговым, а также о приобретении хороших семян и о найме «виноградных, арбузных и тутовых садов садовников, самых добрых». В конце XVII столетия тутовые деревья появились уже в Измайлове (К. Арсеньев: «Статистический очерк России»); но практическое русское шелководство создалось в России не раньше времен Петра I, пожелавшего, чтобы астраханские армяне - до этого торговавшие персидским шелком - развели тутовые деревья у себя и сами же выводили шелковичных червей.

Относительно овощей, Успенский («Опыт повествования о древних русских») указывает на факт, совершенно однородный с тем, который мы уже встретили в средневековой Германии: до XVII столетия русские люди не сеяли салата, говоря про иностранцев, употреблявших салат в пищу, что «немцы полевую траву жрут как скоты»; Де-Брёйн, упоминая о том, что салат и сельдерей разведены в Москве иностранцами, а раньше не были там известны, не указывает, употребляли ли москвичи его в пищу или нет; но уже при Олеарии они начали входить во вкус салата, так что со второй половины XVII столетия не было порядочного московского дома, где бы не растилась спаржа.

Спаржу и артишоки развели в Москве голландские и немецкие купцы, и уже во времена Олеария спаржа росла там в изобилии и достигала толщины в палец; но во времена Де-Брёйна как спаржа, так и артишоки употреблялись в пищу только иностранцами. В большом употреблении была капуста, составлявшая почти единственную пищу бедных людей, которые ели ее по два раза в день. Огурцы также очень любили; ели их как яблоки и груши (у простолюдинов это и теперь в ходу, а с медом - во всем Западном крае) и во множестве заготовляли впрок. Много росло чесноку - любимой приправы старинных яств; в изобилии рос хрен, употреблявшийся как приправа к рыбным и мясным блюдам; «луковники» образовали целую корпорацию; репа различных сортов, красная и цветная капуста, морковь, пастернак и свекла - по свидетельству Де-Брёйна, были издавна разведены иностранцами. Этому указанию можно, пожалуй, и не совсем поверить: что некоторые исключительные сорта репы, свеклы, моркови, красной и цветной капусты привезены из-за границы - спора нет; но что обычные сорта этих овощей разведены прежде всего монахами, а не кем иным - тоже едва ли подлежит сомнению. Арбузы появились на севере в XVII столетии: в 1660 г. вышел указ, повелевавший разводить арбузы в Чугуеве, а когда поспеют - присылать их в Москву; но московских арбузов Де-Брёйн не хвалит:

«Есть арбузы огромной величины, но весьма водянистые и похожие на наши огурцы».

На юге же арбузами всего больше славилась Астрахань, садовые плоды которой вообще пользовались большой известностью, и особенно яблоки, персики и дыни; специально культурой арбузов на бахчах занимались татары, привозившие их в город целыми возами и продававшие пару (иногда 3- 4 штуки) по одной копейке.

Выражение «красный» - как и ныне еще «прекрасный», т.е. усиленная степень того понятия - обозначало в старину нечто красивое: красное солнышко, окно, крыльцо, место, красный день, угол, красные ворота, и т. д.; например, в старинной народной песне поется: «Красна девица-душа не для утешенья, все для слез же меня, добра молодца, полюбила»; поэтому и цвет, наиболее нравящийся всем народам, кроме китайского (предпочитающего желтый), назван красным. «Красными» назывались на Руси такие сады, которые отличались особою красотой цветов и насаждений, и возможно изящным - т.е. пестрым, узорчатым - убранством. Такие сады считались «потешными», т. е. они соединяли в себе все, что могло услаждать вкус и взор, обоняние и слух, как мы увидим далее; но утилитарной цели они при этом нимало не утратили и, в сущности, были не более, как несколько отдаленными плодовыми садами,- только что разбиты они были не как-нибудь, а по более или менее правильному плану.

В садах - все равно каких - преимущественно культивировались фруктовые деревья, ягодные кусты, огородные овощи и лекарственные травы.

Вот старинный перечень цветов, культивированных в Красном верховом саду: «Пионы махровые и семенные, «коруны», или цветы-венцы, тюльпаны, лилии белые и желтые, нарчица (нарцисс) белая, рожи (мальвы) алые, мымрис, орлик, гвоздики душистые и репейчатые, филорожи, касатис, калуфер, девичья красота, рута, фиалки лазоревые и желтые, пижма, иссоп» и т. д. Подобные же цветы водились и в остальных, не только кремлевских, но и загородных садах.

В продолжение летнего времени, во всех верховых садах висели клетки с канарейками, рокетками, соловьями и попугаями; но любимой птицей была «пелепелка» (перепел), сидевшая в шелковых клетках не только в комнатных, но и в набережных садах. Специально о попугаях встречается такого рода известие. По поручению Алексея Михайловича, иноземные гости Андрей Виниюс и Иван Марсов, 22 августа 1654 г., привезли в Архангельск различные военные припасы - латы, ружья, пистолеты, шпаги, сукно - и тут же 19 деревьев «садовых заморских овощей», да четырех попугаев. Деревья были следующие: «2 дерева аранжереевых яблок, 2 д. лимонных, 2 д. винных ягод, 4 д. перзиковых слив, 2 д. абрикозовых яблок, 3 д. шпанских вишень мореллен, 2 д. миндальных ядер, 2 д. больших слив». Военные припасы были отправлены в Москву, а деревья и птицы иноземцы повезли сами. Во время путешествия по Двине «маленький попугайчик, словет (зовется) паракита, кой ден 12 яфимков, занемог и помре».

Забелин дает несколько интересных указаний относительно водопроводной системы, существовавшей в Кремле до Троицкого пожара. Водовзводная машина была устроена в 1633 г. англичанином Головеем, в угловой Кремлевской башне, прежде называвшейся Свибловой, а с этого времени получившей название «Водовзводной». В нижнем этаже помещался белокаменный колодезь с трубой, проведенной из Москвы-реки; вода поднималась лошадьми (вероятно - топчаком) в верхний колодезь, выложенный свинцом; отсюда она отводилась посредством труб в водовзводную палатку, стоявшую у Верхнего набережного сада, подле Старого Денежного Двора. Из палатки вода шла по трубам, лежавшим в земле, по разным направлениям: в верховые сады, на Сытный, Кормовой, Хлебенный, Конюшенный и Потешный Дворы, на поварни и в различные «приспешные палаты», в которых помещались особые водоемы - «водовзводные лари», выложенные свинцом и опаянные английским оловом. С 1683 г. подрядчиком водовзводного дела был мастер Галактион Никитин, получивший за производство работ и починку труб и всяких снастей по 200 рублей в год. Никитин дожил до Троицкого пожара и указал, где именно помещались свинцовые трубы.

По переписи 1702 года царскому обиходу принадлежало 52 сада, в которых, кроме множества яблонь, груш, слив и вишен - росли грецкие орехи, терн, черешня, пихты, кедры, кипарисы и виноград. Виноградные кусты были посажены в особые срубы и на зиму укутывались соломой, войлоком и рогожей. Все «слетье» царских садов шло на продовольствие Двора, а что оставалось - поступало в продажу. Садами руководили тогда уже не простые рабочие, а известные мастера, частью русские, частью иностранцы - Иван Телятевский, Тит Андреев, Николай Алмон, Яков Бошман и др. В число этих садов входили не только городские (между которыми, по словам Петрея, уже при Михаиле Федоровиче было несколько увеселительных), но и подмосковные «загородные дворы», - не грандиозные виллы в смысле имперского Рима, а фермы в смысле короля Рената. Такие фермы помещались в селах Коломенском, Воробьеве, Покровском (Рубцове) и т. д.

«Тишайшего» монарха сады эти не удовлетворяли: благочестивый государь искренне любил не только сады, но и все сельскохозяйственное дело вообще,- это был один из выдающихся типов тогдашнего домовитого хозяина, в лучшем смысле слова; вместе с тем Алексей Михайлович, подобно умному, образованному Борису Годунову, имел страстное желание пользоваться западной культурой и услугами иностранных мастеров, и пользовался ими, насколько дозволяли коренные нравы, обычаи и взгляды того времени. Специально садами иностранными он интересовался черзвычайно и, отправляя послов, обязывал их непременно присылать обстоятельные доклады о со- стоянии заграничных садов. В силу этого Лихачев, ездивший в 1659 г. посланником во Флоренцию, присылает воодушевленное описание садов «Флоренского князя»; там он, между прочим, видел «яблока предивныя», «лимоны двои, величеством по шапке», да «иные люди (автоматы) сами играют на органе, а никто им не движет», - «а водок нет никаких, только лишь яковитка, пуще тройного вина»; «а красоту в садах нельзя описать, потому что не бывает у них зимы и снега ни одного месяца. Рыбных садов много же, а рыбы дикия, бесчешуйныя... А много описать неумет: потому, кто чего не видал, тому и в ум не прийдет».

Доклады эти крайне интересовали государя, так как он уже с 1663 г. приводил в исполнение давно взлелеянную мечту- строил обширный загородный двор, в котором соединил все, что тогдашняя Русь могла либо сама производить, либо из-за моря достать нового, лучшего, прекрасного и великолепного по части садоводства. Двор этот - любимая резиденция Алексея Михайловича, которую он постоянно посещал хоть раз в неделю - был знаменитый Измайловский двор, образец тогдашнего хозяйственного хутора.

Село Измайлово, с проселками и пустошами, было старинной вотчиной Никиты Ивановича Романова, по смерти которого поступило в казну. Место это образовывало обширную равнину, в высшей степени удобную для сельского хозяйства. Царь раскинул для своей будущей загородной резиденции план, в состав которого... входило несколько садов: большой сад на итальянский манер, с четырьмя высокими воротами и пресловутым «вавилоном»; громадный зверинец (лесной парк), обнесенный забором и наполненный различными животными; весьма красивая аптека с ботаническим садом; виноградник; наконец, несколько участков для разведенья винограда, травы «марины» (марены), хлопка, кедров, яблонь, тутовых деревьев (шелковицы) и т.д. и т.д. Первая выписка последовала из Астрахани: 30 августа 1665 г. астраханский садовник Василий Никитин привез в Москву первые виноградные кусты, а также семена арбузные, дынные и «бумажныя». За «тутовым деревьем» послан 21 октября того же года сокольник Дмитрий Раков; результаты неизвестны, но вероятно- отрицательные. В следующем, 1666 г., 28 января в Симбирск же был отправлен другой сокольник, Елисей Батогов, тоже за тутом, но уже в виде черенков, а Раков послан в Киев за плодовыми деревьями, и весною привез оттуда «деревья с кореньем, венгерских дуль и слив, и фиговых, и виноградные кусты». Часть присланных растений, между которыми имелись еще черенки и деревья груш, орехов «волоских», черешни, «дерени», «бросвины» - сдана 23 апреля в Кремлевские сады, а остальное отправлено в Измайловские сады. Вместе с деревьями прибыл из Киева виноградный садовник Межигорского монастыря, старец Филарет, назначенный быть главным руководителем в уходе за черенками. Филарету определено было жить в Чудовом монастыре, а в Измайлово ездить с полковником и головою стрелецким, боярином Артемоном Сергеевичем Матвеевым - будущим «другом царя и народа». С того же времени начинается ряд поручений, данных астраханскому садовнику Лариону Льгову и нескольким другим лицам о переписи тутовых деревьев У астраханских и сибирских обывателей, о сборе спелых шелковичных ягод («а за ягоды давать деньги», приписано собственной рукой царя на подлежащей грамоте, о приобретении всякого рода семян и «ядер» (косточек), между прочим 24 золотника каких-то ягод «инде»; наконец о найме и привозе следующих мастеров - опытных виноградарей и садовников, красильщика, «чтобы краски знал в травах и красить умел киндяки», «канатного мастера, чтобы делал из травы плакуна»; еще требовалось «привезти такова человека, кто бывал в Трухменах и в Хиве и в Балхе и в Бухарах», наконец «разведать подлинно, чем красят Кизылбаши и где объемлют краски, покупают ли или трав и из каких трав делают, и имена проведать и образцы привезти травам»; а в дополнение к статье о плакуне сказано, чтобы «и иных таких же трав доведываться тайно, из которых бы были канаты и иные прядены». Деревья и кусты, семена и зерна усердно собирались всюду, где они лучше всего произрастали-у частных лиц, у дворцовых крестьян, у стрельцов, из которых многие отличались в качестве отменных садовников; пятнадцати московским стрельцам было поручено объездить раннею весною 1666 г. некоторые центры, славившиеся садами, а затем их приставили в Измайлово «строить всякие деревья», и в то же время позаботились о свозке навоза с Государева «Осожья», где прежде существовала большая царская конюшня.

Сад, в котором рассажены были виноградные черенки и плодовые деревья, получил название «Виноградный»; летом в него провели воду из пруда, посредством машины, исполненной по модели «часовника» Моисея Терентьева. Виноградный сад, занимавший пространство в 16 десятин, был окружен «заборы в столбы, а в заборе четверы ворота с калитками, крыты тесом, верхи у ворот шатровые». Среди сада находилось «три терема со входы и с красными окнами, кругом их перила; около теремов пути, между путей столбцы точеные. Теремы, столбцы и грядки писаны красками. В том же саду помещались отдельные участки: «грушевый сад и дули» длиной и шириной по 80 саж.; «сливный», имевший 100 кв. саж., «два сада вишневых» один в 100 кв. саж., другой в 150 саж. длины при 45 саж. ширины. Кроме того, при саде имелось два пруда, «плотины крадены дерном, сливные места дубовые». Виноградные черенки садились в творилах, обнесенных тесом, а от стужи покрывались циновками, тогда же разводили виноград и из семян... В 1667 г. возник «Новый сад»: царь выбрал лучшее место в Измайловской усадьбе, в самой середине садов, выстроил здесь дворец, а выбранное место обвел широким каналом; таким путем получился остров, самый сад стал называться «Сад, что на острову», а усадьба - Измайловским Островом... в Измайловских садах все садовые работы производились по вольному найму. Рабочие были обязаны исполнять различные работы - чистить дорожки, готовить гряды, полоть немецкие цветы и травы. Растения подвязывались лыками и мочалами, от птиц защищались неводами и проволочными сетками. Поливка производилась из жестяных леек.

Пруды служили преимущественно для хозяйственных и гигиенических нужд: для мытья, полосканья, катанья на лодках, купанья, поливки, а также в качестве живорыбных садков; но имели они и иную цель: с одной стороны, посредством прудов сушили топь, а с другой - вынутая земля шла на устройство погребов. Именно дренажным целям обязаны своим существованием некогда знаменитые Пресненские пруды. В начале XVII столетия вся местность от Новинского до Москвы-реки, Ходынки и до границы земли Тверских ямщиков, принадлежала Ковенскому патриаршему монастырю и состояла частью из болот, частью из лесов, а частью из пахотной земли; все угодье заключало в себе одну деревушку и 15 пустошей. Патриарх Иоаким задумал высушить земли, примыкавшие к реке Пресне, в тех видах, чтобы сделать их удобнее для заселения; 21 мая 1683 г. Иоаким ходил на Иордан и указал место, где быть первому (верхнему) пруду; в 1684 вокруг верхнего пруда разбит сад, и тут же отведено место под жилье служебным садовникам. В настоящее время ни Пресни, ни прудов более не существует, так же как множества других прудов (напр. в Трехпрудном переулке) и реки Неглиной: все это завалено и сглажено с лица земли, и там, где во время оно проворно шныряли золотистые караси и мирно ютились прожорливые карпы, ленивые лещи и задорные окуни, да горделиво выплывали величавые лебеди, черные и белые, там уже давным-давно высятся громадные каменные дома и тянутся парки и бульвары...

Лекарственные травы - прямое народное средство, ценив шееся и еще ценящееся у русских не менее высоко, чем у какого-либо другого народа; в силу этого понятно, что такими травам отводили в русских садах такое же почетное место, как в древнегерманских. Когда медицина приняла в России несколь- ко более прочное, более рациональное основание, тогда и лекарственные зелья стали культивировать в особых огородах которые так и назывались «аптекарскими». В них разводил» отечественные корни, цветы и травы - иссоп, шалфей, мяту цикорий, латук, мак, тмин, укроп, портулак, петрушку, зорю розмарин, божье дерево, черноголовник, шиповник, красные белые и желтые розаны, и т. д. и т. д. Полный перечень имеетсяя у Дерикера («Опыт номенклатуры простых средств»), у В. Рихтера («История медицины в России») и у других авторов. Что и не росло на данном месте, выписывалось из другого: так, например, Алексей Михайлович повелел воеводам различных областей собирать лекарственные растения и присылать их ко Двору, в виде особой подати. В силу этого указа привозили в Москву, для царского обихода, солодковый корень из Астрахани и Поволжья, бадьян - из Сибири, ревень - из Болгарии. Ревень долгое время продавался от казны. Особое развитие получили московские аптекарские огороды с учреждением Аптекарского приказа, из истории которого мы узнаем, что в Москве, уже в начале XVII века, существовало четыре аптекарских огорода: главный - на Болгородке, на берегу речки Неглинной, возле старого Каменного или Троицкого моста, между Боровицкими и Троицкими воротами, около Лебяжьего двора (кажется, адрес достаточно подробен); второй-у Флоровских (ныне Мясницких) ворот; третий - в Немецкой слободе, почему и назывался «аптекарским огородом, что под Новонемецкой слободой»; наконец, четвертый - у Придворной аптеки в Китае, у восточной стены Кремля. Последний огород сгорел вместе с аптекой в 1737 г.

Лекарственные травы - прямое народное средство, ценившееся и еще ценящееся у русских не менее высоко, чем у какого-либо другого народа; в силу этого понятно, что такими травам отводили в русских садах такое же почетное место, как в древнегерманских. Когда медицина приняла в России несколько более прочное, более рациональное основание, тогда и лекарственные зелья стали культивировать в особых огородал которые так и назывались «аптекарскими». В них разводил» отечественные корни, цветы и травы - иссоп, шалфей, мяту цикорий, латук, мак, тмин, укроп, портулак, петрушку, зорю розмарин, божье дерево, черноголовник, шиповник, красные белые и желтые розаны, и т. д. и т. д. Полный перечень имеется у Дерикера («Опыт номенклатуры простых средств»), у В. Рихтера («История медицины в России») и у других авторов. Что и не росло на данном месте, выписывалось из другого: так, например, Алексей Михайлович повелел воеводам различных областей собирать лекарственные растения и присылать их ко Двору, в виде особой подати. В силу этого указа привозили в Москву, для царского обихода, солодковый корень из Астрахани и Поволжья, бадьян - из Сибири, ревень - из Болгарии. Ревень долгое время продавался от казны. Особое развитие получили московские аптекарские огороды с учреждением Аптекарского приказа, из истории которого мы узнаем, что в Москве, уже в начале XVII века, существовало четыре аптекарских огорода: главный - на Болгородке, на берегу речки Неглинной, возле старого Каменного или Троицкого моста, между Боровицкими и Троицкими воротами, около Лебяжьего двора (кажется, адрес достаточно подробен); второй-у Флоровских (ныне Мясницких) ворот; третий - в Немецкой слободе, почему и назывался «аптекарским огородом, что под Новонемецкой слободой»; наконец, четвертый - у Придворной аптеки в Китае, у восточной стены Кремля. Последний огород сгорел вместе с аптекой в 1737 г.

Забелин и Тонин приводят довольно подробный перечень (но только поименный) московских вельможеских красных садов XV, XVI, XVII столетий; о садах этих имеется пока довольно мало указаний, известнее всего то, что они часто соединялись с настоящими огородами, что даже в Китай-городе помещались митрополичьи (в XVII ст. - патриаршие), и что вообще вся Москва изобиловала огородами... Память прежних садов и огородов сохранилась в названиях старинных московских урочищ: «Большие, Средние, Малые Садовники», «Берсеневка», «Гороховое поле», «Огородники» и т. д. Старинные слободы - Садовая и Огородная - принадлежали Дворцовому ведомству, были учреждены еще при первых Московских князьях, в виде оброка слобожане обязаны были ставить во дворец всякий огородный овощ и всякое слетье; кроме того, староста - всегда искуснейший садовник, - ежегодно подносил Государю «новь»: ранние дыни (в начале августа), огурцы (в начале июня), редьку, свеклу, морковь, репу и пр. За каждую новинку полагалось по 4 аршина сукна на кафтан, но лучший лук имелся не в Москве, а у знаменитых Верейцев-Луковников. О картофеле понятия не имели: он введен в России лишь в 1787 г. по указу Екатерины Великой. Зато капустой и морковью славились поселяне Воробьевых гор... При Воробьевском дворце велось прекрасное огородничество, которому вскоре обучились и местные крестьяне, - с этих пор и пошла в ход «воробьевская капуста с морковью». О занятиях стрельцов в качестве огородников я уже упоминал, коснусь иного сословия - ямщиков. В начале XVII столетия, московских ямщиков всех пяти слобод, «за верную службу Государеву», наделили землей на окраинах города; впоследствии часть эта вошла в черту столицы. При дешевом навозе и при постоянном спросе на овощи лучшее назначение ямских земель определилось само собой: тут быстро развилось и стало процветать огородничество, и в скором времени огороды заполнили все боковые переулки по Тверской, Ямской, к Грузинам, у Крестовой заставы и т. д. Цветоводство - которое сначала показалось смешным - также развилось довольно быстро, а затем москвичи пристрастились к садам и бульварам, Цветам и фонтанам до такой степени, что московские цветные рынки пользовались известностью даже за границей. Особенно же развилась акклиматизация и выводка лекарственных и дорогих заморских растений, за которые как за новинку платили сначала баснословные суммы, впоследствии ими обзавелся почти каждый сад. Такому подъему садового дела правительство содействовало по мере сил, и со времен Алексея Михайловича начинается ряд распоряжений, направленных к развиткю садоводства не в одной только Москве, но и во всей России.

Репринт с издания. СПб., издание Г.Б. Винклер, 1896. На отдельных прилагаемых листах 9 цветных рисунков. Библия садовода и ландшафтного дизайнера! Это роскошное издание с множеством чертежей, рисунков, гравюр, изящными, прихотливыми заставками, буквицами. Оно предназначалось садоводам-художникам, строителям парков и, кроме удовольствия от чтения, приносило чисто утилитарную пользу - служило пособием в практических делах. Арнольд Регель - сын известного берлинского ботаника Эдуарда Августа Регеля, принявшего приглашение на пост ученого директора Петербургского Ботанического сада и вступившего в эту должность в 1858 году. Известно также, что Эдуард Регель основал Русское общество садоводов и явился основателем журнала "Вестник садоводства". Сын - ученый, теоретик, знаток художественного садоводства и его страстный служитель; в течение пятнадцати лет собирал материалы для своей книги и задуманное предприятие с успехом осуществил. Превосходная монография Арнольда Эдуардовича Регеля не...

Читать полностью

Скрыть